Крылья ворона благородные,
Заросли перепонкой кожистой,
Когти хищные изогнулись в крюк,
И внезапно лицо спокойное
Исказилось оскалом яростным,
И блеснули клыки голодные
В свете полной луны мерцающей,
И покрылась трупными пятнами
Кожа белая на руках его,
Лоскуты от плаща развеялись,
Заметались злобными бесами.
Погрузились в кровь камни серые,
Обратившись костями мёртвыми.
И проснулись вулканы спящие,
И земля стонала от горечи.
Криком боли небо окрасилось,
И в цепях увидел себя Гермес
На краю всех миров прикованный.
И смотрел он в бездну страдания
Всех существ, дыханьем одаренных.
И разнёсся смех торжествующий
Повелителя тьмы и ужасов.
И в крови бурлящей из ран чужих
Оказался странник испуганный.
Берега накрыв, реки алые
Приносили души кричащие.
Лица, ужасом искажённые,
Небеса молили о помощи,
Но тотчас топили их вилами
Те, кто им назначен в мучители.
И моря загорались пламенем,
Лава жгучая потекла волной.
Бились горы в приступе ярости,
Водопады камней обрушились.
И поднялся на небе огненном,
Раскрывая крылья огромные,
Сатана, убийца надежд земных.
И, в агонии вечной мучаясь,
Прокричали тела истлевшие:
«Знаешь ли куда ты свой держишь путь,
Кто сидит на троне в лучах луны?
Лучше бы тебе умирать всю жизнь
И в крови утопать вскипающей,
Чем увидеть лик повелителя.
Лучше б умер ты до рождения,
Чем ступил на Дорогу Адову».
Сквозь себя Гермес слышал голос сей,
Из могил забвенья несущийся.
И того себя, что ушёл в туман,
Узнавал он в словах услышанных.
И, собрав все силы и мужество,
Разорвал он тени сомнения.
И закрылся тьмой взор певца на миг,
И когда он вновь осознал себя,
То увидел пустыню спящую
И тропу узнал караванную,
И усталым шагом побрёл по ней.
Шёл, надеясь найти пристанище
Там, откуда музыка слышалась.
Заунывный голос тоскливо пел,
Струны грустно той песне вторили:
«Караван идёт слишком медленно
В те края, куда сны торопятся».
В месте том, где пути встречаются,
Старый дом стоял с ветхой кровлею,
Под окном его на камнях седых
Пел бродяга о долгих странствиях.
Дом казался совсем безжизненным,
У дверей его замирал Гермес,
Невесёлой песней заслушавшись.
Но со скрипом дверь распахнулась вдруг,
И узнал Гермес в том, кто стал пред ним,
Повелителя тьмы могучего.
И устало тот молвил путнику:
«Я так ждал тебя, проходи в мой дом,
Да садись к столу с угощением,
Сын не должен гостем к отцу входить».
И несмело сел у стола певец,
Посмотрел на яства нехитрые.
«Сын ли я тебе, иль опять мой дух
Над мечтой моей насмехается?».
Тяжело вздохнул Сатана в ответ,
Показал рукой он на край стола,
Где лежали свитки измятые.
И рукой дрожащей схватил Гермес
Наугад пергамент истёршийся.
Но ни строчки там не увидел он,
Боль он скрыл за усмешкой горькою.
«Эта песня лишь ждёт рождения-
Сатана промолвил ему в ответ-
Погляди на те, что написаны».
И другой пергамент раскрыл Гермес,
И узнал он строчки неровные,
Песнь свою, что давно оплакана.
Как впервые он посмотрел в лицо
Сатаны, уставшего странника.
И пустыми стали вдруг все слова,
Что хранил он для встречи издавна,
И скитаниям он благодарен был
За тяжёлые испытания,
Что теперь Гермесу позволили
Пред отцом предстать без смущения
И, увидев гордость в его глазах,
Словно дар великий принять её.
И с мизинца перстень снимал отец,
Полыхнувший рубином пламенным:
«Вот, носи по праву рождения,
Ты - наследник трона великого».
И в груди певца сердце замерло,
Он кольцо с рубином сияющим
Как венец терновый себе надел.
Сотни молний заревом вспыхнули,
Как мираж исчезли видения.
И очнулся вдруг ото сна певец,
Весь продрогший в рассветах сумерках,
А на пальце мерцал таинственно
Дар отца, рубином пылающий.
И в лучах несмелых увидел он
Белый камень, ветром изъеденный.
Лапа сфинкса ложем ему была.
И с небес послышалось ржание -
То спешил к нему его верный конь.
**** **** ****
Чёрной молнией небо синее
Он пронзал на коне стремительном,
Быстрым соколом над землей летел
Тёмный путник к цели неведомой.
Конь парил над лесами дикими,
Нёсся конь над морями буйными,
И спустился он на могучий холм,
Предзакатным солнцем окрашенный.
И открылось тут взору всадника
Превеликое, несказанное,
Чьей красы человек не видывал,
Чьего облика не воспел поэт.
Необъятной кроной затмив закат,
Обагрённое солнца пламенем,
Исполинское древо высилось,
Древний ясень осью миры пронзал.
Нет охвата стволу могучему,
Лет числа его не сочтёшь вовек,
Заблудился взор средь густой листвы,
На ветвях лежат тучи легкие.
Корень мощный от древа вечного
В непроглядные дали тянется.
И олени там златорогие
Средь листвы его бродят медленно,
Белка быстрая по стволу снуёт,
Словно мысль за словом торопится;
На вершине, в тумане тонущей,
Цепко впившись в листву шумящую,
Ровно князь на троне, орёл сидит.
Как во сне чудесном взирал Гермес,
Поглощенный древа величием,
Точно в землю врос верный конь его,
Не идёт вперед, заупрямился,
Будто путь его завершился здесь.
Вынимал певец ноги резвые
Из стремян, серебром мерцающих,
Отпускал коня, Тьмою данного,
В беспредельную высь небесную.
И, с холма крутого спустившись вниз,
В путь-дорогу Гермес отправился.
По долинам вольным он шел в ночи,
Наступая в костры подземные,
Обходя ущелья глубокие,
Старым месяцем освещенные;
В небе черном звезды колючие
Отражались в ручьях стремительных,
В водопадах мерцали жемчугом.
Свеж был воздух, влагой наполненный,
Тих был ветер в долинах дремлющих.
До утра певец шел без устали,
Но в туманной дали по-прежнему
Возвышалось древо могучее.
День он шел до заката алого,
Пил горстями воду студёную,
На постели из мха и клевера
Отдыхал он под звездным куполом.
Лишь на третью ночь он приблизился
К древу вечному, необъятному.
Стал стеною ствол того ясеня,
Словно слёзы, роса медвяная
От листвы стекала к корням его.
Под шатром ветвей путник наземь сел,
Разводил костер он из хвороста,
Ворошил угольки задумчиво,
И усталость сжигал он в пламени.
Затянул Гермес песню грустную,
Вспоминая сказанья старые.
Смутный облик он разглядел вдали,
Одинокую тень бредущую,
И подбросил в костер он хвороста,
Чтоб согреть усталого странника.
И, свой шаг облегчая посохом,
Подошел старик в шерстяном плаще,
Взор укрылся под шляпой войлочной,
Борода сединою тронута.
И сказал певец ему вежливо:
« Кто б ты ни был, путник, прошедший ночь,
Вот костер, вот небо, вот песнь моя.
Дай ты отдых ногам натруженным,
У огня согрейся с дороги ты».
Поклонился странник в ответ ему:
«Да хранят тебя боги сильные.
Вижу я, ты устал в скитаниях,
Так прими ж моё угощение –
Скуден хлеб мой, но всё же радостней
Разделить его с другом поровну».
И, промолвив это, достал старик
Из сумы своей угощение,
Разломил кусок хлеба пресного,
В горсть росы медвяной макнул его.
Сладким хлебом вдоволь насытившись,
Наблюдал Гермес в удивлении,
Как старик свой хлеб преломил в руках,
Да раздал его чёрным воронам,
Что тенями сели у ног его.
И такое слово сказал Гермес:
« Мой поклон тебе за добро твоё.
Хлеб с теплом огня разделили мы,
Назовись же ты своим именем,
Расскажи, откуда свой держишь путь».
«Имена мои, словно зеркало,
Отражают своим бесстрастием
Все морщины, что жизнь оставила
На челе моём, в моей памяти.
Ганглери зовусь я, устав в пути,
Но другим облекусь я именем,
Оказав услугу великую.
Лишь тогда услышу себе во след:
«Вот идёт Бельвёрк, берегись его!»».
Голос тихий плавно парил во тьме,
Когда вышли к костру горящему
Волки чёрные, будто ночь сама.
Словно псы, к ногам они ластились
Своего хозяина старого.
И заметил Гермес испуганно
То, что гость его одноглазым был.
Вмиг вскочил он, отпрянув в ужасе,
Сталь блеснула в руке калёная.
И старик поднялся и стал пред ним,
Впился посох его, как молния,
Обратившись в копьё коварное,
Острием певца поразив насквозь,
Пригвоздив его к древу вечному.
Пал из рук Гермеса на землю нож,
Кровь стекла изо рта горячая,
Свет костра угасал стремительно,
Голова поникла безжизненно.
**** **** ****
У моста подножия мрачного
Он очнулся из бездн забвения.
Не нашел он раны в груди своей,
Не увидел злодея старого.
Киселем густым плыл туман вокруг,
Морось серая с неба капала.
На цветах увядших лежал Гермес,
Весь в тумане, как в белом саване.
Как во сне, поднялся он на ноги,
Как в бреду, ступил он на хрупкий мост.
Пёс грозил ему лаем яростным,
Пёс громадный навстречу кинулся,
Но не тронула пасть голодная
По мосту прошедшего странника.
И туман густой расступился вдруг,
И старуха явилась путнику,
Зябко в шкуре козлиной кутаясь.
И узнал Гермес лик старухи той,
И склонился пред ней в молчании.
Как слепой средь тумана млечного
В тишине он шел по следам ее.
Распахнулись врата широкие,
И крыльцо дубовое скрипнуло,
Двери дома, из змей сплетенного,
Открывались вновь перед путником.
Смерть несла блины поминальные,
Пивом пенным кружки наполнила:
«Помяни себя, гость незваный мой.
Слёзы горькие с неба капают,
Но из них ни одной не сыщется,
Что бы душу твою оплакала».
Ел блины он, маслом политые,
Пивом пенным он горло смачивал,
И мутилась от хмеля крепкого
Будто липкий мёд, мысль ленивая.
Словно кнут, по шее ударило
Топора ледяное лезвие,
Мысль, метнувшись, угасла искрою,
Прямо в миску, блинами полную,
Голова упала кровавая.
И в ужасном сне видел то Гермес
Со стола глазами застывшими,
Как рубил топор кости крепкие,
Как крушил его тело мёртвое.
Разум пьяной болью наполнился,
Кровь хлестала на пол потоками,
Скатерть белая стала алою.
И, закончив расправу лютую,
Собрала старуха все косточки,
Собрала все жилы и сунула
В люльку их, как младенца малого.
И, как только мёртвую голову
Положила на кости белые,
Те срастаться друг с другом начали –
Невредим Гермес оказался вновь.
Дров старуха в очаг подбросила,
Да ухватом люльку швырнула в печь,
Чтоб достать ее через миг опять,
Жарким пламенем не спаленную,
Возрожденную в недрах огненных.
Словно мать, прижала к своей груди, Обнимала голову странника,
Молоком поила своим его,
Смерть вскормила дитя родимое.
В жилы хлынула кровь горячая,
Возвращая телу дыхание.
Но, едва открыл он глаза свои,
Как вонзились в них иглы острые,
Да пронзили горло его и грудь,
Ноги резко пробили копьями,
Раскаленный в уши вонзился гвоздь,
В лоб ударила сталь холодная.
Путник падал в пропасть бездонную,
К дну колодца летел глубокого.
И очнулся он – то ли жив, то ль мёртв,
Да открыл он глаза ослепшие,
И густой туман он увидел вновь,
И узнал он себя, плывущего
По реке кровавой во тьму и даль.
Зачерпнула старуха пригоршней,
Поднесла Гермесу воды речной,
Кровью теплой поила досыта:
« На подножье Смерти ты стал велик,
На подножье крови родился вновь. –
Говорила старуха шепотом,
Над рекой багровой клубящимся, -
Уши чуткие получил ведь ты,
Лисий хвост из дыханья пламени,
Взор, сквозь грани все проникающий,
Сердце жаркое, ноги быстрые,
Голос, что над мирами властвует».
И туманом плыли над ним слова,
И влекли его волны медленно,
Смертью к жизни новой рожденного.
**** **** ****
Долго плыл Гермес по реке в туман
Без тревог, без мыслей, без памяти;
И на берег, камнями устланный,
Волны крови странника вынесли.
Но в бреду своем он все дальше плыл,
В темноту летел непроглядную.
Как во сне паутиной липкою
Голоса касались его ушей,
Голоса кричали и спорили,