Лишь на третье утро туманное
Он услышал голос возлюбленной:
«Смерть никак не идёт желанная,
Я зову ее через сны свои,
Кои стали моим мучением.
В них как прежде летаю в небе я,
Крылья белые силой полнятся.
Что мне жизнь моя беспросветная –
Вместо крови боль разливается,
Не пускает меня в забвение.
И какой мне идти дорогою,
Где искать себе вновь пристанище –
Всюду люди, мне ненавистные,
Те, кто крылья мои отрезали».
И росинки в рот не брала она,
Лишь смотрела взглядом невидящим
На окно, закрытое ставнею,
И стихало ее дыхание,
С каждым часом слабее делалось.
И не мог то больше терпеть Гермес,
Поднял он любимую на руки,
По тропинке, листьями устланной,
В пожелтевший лес он понёс ее.
Чуял он шаги еле слышные
Смерти грустной, желанной гостии.
«Пусть же смерть тебе будет радостью»-
Прошептал он Леле, прижал ее
Прямо к сердцу прижал разбитому,
И взлетел с драгоценной ношею
Как во сне над лесом безжизненным.
В сером небе багряной осени
Их застала смерть запоздавшая,
И на землю они обрушились,
Словно птица, стрелой пронзённая.
Листья стали им смертным саваном,
Дождь оплакал их тихой песнею.
**** **** ****
Небо серое, в клочья рваное,
Вдаль летело, ветром гонимое.
Зимний сон видел лес заснеженный,
Серебром одевшись мерцающим.
Ехал по лесу на враном коне,
По тропинке, едва очерченной,
Ехал всадник в накидке беличьей,
С головой непокрытой ехал он,
С головой, овеянной думою.
Жизнь жестока, немилосердная,
Жизнью Смерть всегда притворяется.
Хилый мальчик, всему доверчивый,
Пылкий юноша, ночью грезящий,
Постаревший в укор родителям,
Постаревший от тяжкой памяти,
Молодой старик, кто покинул дом,
Не страшась проклятья отцовского,
Захватив с собой слёзы матери,
Тот старик, кто искал познания,
Обретая силы в стремлении –
Все они в своё время умерли,
Вереница их в память канула.
И однажды всадник задумчивый
К сонму их, ушедших, причислится.
Кто же станет в тот миг немыслимый
Пред престолом Тьмы Повелителя?
Кто склонить достоин главу свою
Перед Ним в безмерном почтении?
Вот стоят они неоплаканы –
Все они – суть Дорога Адова,
Все, кем был он, кто есть – мгновения,
Капли в ясном потоке Вечности.
Вот такою думою полнилась
Голова печального странника.
Лес внимал ему сквозь безмолвный сон
И вздыхал в ответ на печаль его.
Смех взорвался, взрывая снов вуаль,
Чистый смех, бесхитростный, радостный,
Колокольчиком голос девичий
В нем звенел то ль словом, то ль песнею.
Встрепенулась душа навстречу ей,
Незнакомке юной, невидимой,
Фыркнул конь под седлом у всадника,
Повернул ко тропе нехоженой.
Вот она, амазонка юная,
На кобыле резвой оттенка льна.
Осыпают берёзы спящие
Серебром ее, бриллиантами.
Косы рыжие на плечах ее
Растрепались от ветра зимнего.
Он смотрел на нее украдкою,
Любовался ею, угадывал
В ее смехе, в ее движениях
Ту, кто сердце его встревожила,
Как покой деревьев заснеженных.
Где же смелость его удалая?
Где ж отвага его кипящая?
Оробел Гермес на мгновение:
Что сказать ей, чтобы откликнулась,
Чтоб узнала его под маскою?
Все слова, что рвались из уст его,
Слишком жарки были, безудержны,
Но и те являлись лишь отблеском
Бушевавшего в сердце пламени.
Молча выехал он на просеку
На враном коне с черной гривою;
Обожгли его очи девичьи,
Оборвался смех переливчатый.
«Здравствуй, путник» - сказала девица,
Озорные искорки вспыхнули
В изумрудном взгляде пронзающем.
И Гермес, поклонившись вежливо,
Амазонку в ответ приветствовал.
«Далеко от дома родимого
Я ушел, не вернуться засветло,-
Правду с ложью сплетая, молвил он, -
Нет ли здесь сторожки заброшенной,
Где приют находят охотники?»
То ль поверила ему девица,
То ли нет – ни словом не выдала,
А сказала, кивая в сторону:
« Вон дымок меж березок стелется,
Ворота открыты дубовые.
На перину ложись пуховую,
У печи согревайся каменной.
Отгадаешь загадку трудную
В срок отныне и до полуночи –
Буду звать тебя своим суженым.
Ну, а нет – так пенять уж некому».
Согласился Гермес с условием,
И такую загадку девица
Загадала ему насмешливо:
«Кто на свете всех милосерднее,
Кто на зов людской не откликнется,
Кто так редко приходит во время,
А всегда до срока, негаданно,
Или с тягостным опозданием?
Нет числа именам неназванным,
Кто Надеждой, а кто Разлукою,
Кто Спасеньем, а кто Погибелью,
Кто Наградой, кто Наказанием-
Люди много имён придумали,
Только вслух назвать не осмелятся».
Он едва ли слышал слова ее,
Он глядел на уста влекущие,
На румянец нежный ее ланит,
Медных кос переливы тёплые.
Разливалось пламя внутри него,
И зимой в лесу жарко делалось.
Широки ворота дубовые,
Чисто всё на подворье убрано,
И пахучий дым из трубы ползёт,
Обещая тепло уютное.
За хозяйкой вслед заходил Гермес
По крыльцу, да в сени просторные.
Запах снеди свежей встречал его
И тепло приятное горницы.
А хозяйка дома прекрасная
Всё блинами то гостя потчует,
Со сметаной белой, как первый снег,
С киселём брусничным, густым, как ночь.
И с хозяйки путник не сводит глаз,
Красотой ее не надышится.
В желтых отблесках лампы масляной
Косы медные на плечах ее
Чешуёй мерцают змеиною.
«Люб ты мне, - промолвила девица-
Темный путник с душой истерзанной.
Сила есть в тебе, сила сильная,
Нежность есть в тебе неизбытная,
Ясен взор твой, что небо звездное,
Жарки губы твои горячие».
Стала девица позади него,
Точно тень вторая, стояла так,
В темноту свое слово молвила.
И хмелел Гермес от тепла ее,
От ладоней, что плечи тронули.
И перина ему пуховая
Мягче облака стала белого.
И текли дождем косы медные
По лицу его, по рукам его,
Всё взрывалось внутри так сладостно,
Кровь вскипала в жилах горячая,
И склонилась к Гермесу девица,
И шептала чуть слышным шепотом,
Обжигая его дыханием:
« Я на свете всех милосерднее,
Но на зов людской не откликнусь я,
Я так редко являюсь во время,
А всегда до срока, негаданно,
Или с тягостным опозданием.
Нет числа именам неназваным,
Кто Надеждой, а кто Разлукою,
Кто Спасеньем, а кто Погибелью,
Кто Наградой, кто Наказанием –
Люди много имён придумали,
Но назвать меня не осмелятся».
И промолвил Гермес восторженно,
В жарких стиснув ее объятиях:
«Я узнал тебя, разгадал тебя.
Смерть моя, ты прекрасна, милая!»
**** **** ****
Ночь покровом укрыла шелковым
Все луга с созревшими травами.
Все опушки с цветами поздними,
Ночь овраги в туман укутала,
Пряным запахом опоила лес.
Звезды в небе мерцали ясные,
Да табун коней по лугам бродил;
У костра, на подстилке латаной
Молодой табунщик сидел в ночи
Он смотрел на Луну-жемчужину,
Что над лесом сияла дремлющим.
Серебрилась тропинка лунная,
Ручейком белёсым стекала вдаль.
Рядом с лютней, росы напившейся,
Положил он душу и козий сыр
И луну он спрашивал полную,
Есть ли Солнце, что старше Тьмы ее?
Ветер в клочья рвал тени черные,
Лес сквозь сон тревожный постанывал.
В диком танце теней разорванных
Он живую душу почувствовал.
Мрачной птицей, гнезда лишившейся,
Шла она в серебре вскипающем,
Обессилев под тяжким бременем.
Ветер волосы ее спутывал,
И шаги ее превращались в стон,
И волна кипения лунного
Вдруг накрыла бедную путницу
И смешала с тенями рваными.
И вскочил табунщик встревожено,
Подбежал он к упавшей женщине.
Медью косы ее рассыпались,
Исказилось лицо прекрасное
Мукой смертною, нестерпимою.
Жизнь из чрева просила выхода,
Жизнь рвалась изнутри кинжалами,
Кровь текла по ногам слабеющим,
Кровь текла по рукам табунщика,
Что от страха белее снега был.
Крик пронзил темноту застывшую,
И лежал на руках неопытных
Сын, покинувший чрево матери.
Песней жизни тот плач младенческий
Озарил темноту полночную.
Положил пастух в руки матери
Жизнь, рожденную ее муками,
И прижала сына к груди она,
И шептала чуть слышным шепотом,
Каждый вздох был слабее прежнего:
«Помни, сын мой, где путь твой начался,
Где исток у Дороги Адовой.
Помни Лелю, тебя родившую,
Помни голос мой, песню тихую,
Чти Отца своего незримого –
Ты – наследник Тьмы Повелителя.
Я даю тебе имя тайное,
Пусть парит над тобой до времени.
Станешь ты на тропинку лунную
И пойдешь к Отцу своему, Гермес».
**** **** ****
Наг я встану без слова благого,
Крест отринув, на путь я стану.
Не вратами, а дырами пёсьими,
Не вратами - тропой тараканьею
Выйду я как есть, без креста и слов
Да не в чисто поле, а в тёмный лес.
Без благого слова пойду как есть
Сквозь дыру пойду огородную
Да не в сторону подвосточную-
В подзакатную гляну сторону,
В злую сторону наг отправлюсь я,
К Сатане, Отцу- повелителю.
Не водой умоюсь, росой хмельной,
Не утрусь не тканым, не пряденым,
А хвостом кобыльим утру лицо.
Да без слов благих нижним ходом я,
Да бревном подвальным пойду как есть,
Да норой мышиной в собачий лаз,
Под воротами чтоб протиснуться.
На восток я встану хребтом своим,
А лицом на запад и молвлю так:
“ Ты раздайся, ад, расступись земля,
Мать сыра земля, ты откликнись мне,
Ты признай тобою рождённого».
Так, лицом на запад, в кругу стоял,
Обратясь к закату кровавому,
Молодой певец тёмный заговор
Словно невод в море забрасывал.
Ждал тоске своей утешения,
Ждал свидания, да не ведал с кем.
В тишине внезапно сгустившейся,
Из ночных глубин затуманенных,
Появлялись стражи у первых врат,
Лисьи морды с глазами чёрными
На певца взирали безжизненно.
Нет имён у них и названия,
Не пропустят они, не выпустят,
Если слова не знаешь тайного,
Если знака не знаешь верного.
Ночь сгустилась, одевшись звёздами,
Солнца луч последний зажёг луну.
Зыбким светом тропинка лунная
Потекла по траве нехоженой.
И по той тропе тенью скользкою,
Хищным шёпотом да шипением,
Да не шагом шла, а змеёй ползла
Та, чьё имя людям неведомо.
Тело девичье, вечно юное,
Чешуёй мерцает змеиною,
Длинный хвост следы заметает все,
Дна не видно в колодцах глаз её,
Взгляд пронзает до самой памяти.
Тот, кто звал её в тишине ночной,
На закатную глядя сторону,
Крепко сжал в руке ритуальный нож,
Полоснул по запястью левому.
В оловянный кубок стекала кровь,
Лунный свет отражая зеркалом.
Подносил певец с замиранием
Кубок, кровью луны напившейся,
Той, кто зову его откликнулась.
Но отвергла та подношение,
И такие слова промолвила:
“ Ты со Смертью, Луною Чёрною,
Вечно юною в своей старости,
В непроглядной дали зачал себя,
Сам себе свою жизнь пожертвовал.
В муках ты родился у матери
Только имя тебе оставившей,
Только памяти бездну мрачную.
И из снов глубоких, как взгляд змеи,
Пела мать тебе колыбельную,
Мать словам твоим первым плакала
И вела тебя к твоей юности,
Пробуждала память молчанием.
Ты искал себе утешения,
Но в душе твоей злые вороны
Разрывали сердце отчаяньем.
Ты искал себе оправдания,
Но в уме твоём звери жадные
Поглощали твои мечтания.
Что гнетёт тебя, что крадёт покой-
Неизвестность Дороги Адовой.
И не помнишь о том, не ведаешь,
Как давно идёшь по тропе её.
Своему врагу, Солнцу Чёрному
В дар отдал ты жизнь тебе давшую,
И сидит в тебе подневольный страх,
Враг живёт в колодцах неведенья.
Свет Луны струится в душе твоей,
Кровь Луны, родной твоей матери»
Ослабевшие руки дрогнули,
Кровь остывшая в землю канула,
И из круга молча шагнул певец,
И смотрел глазами незрячими