**** **** ****
Он открыл глаза в темноте ночной,
Лишь свеча догорала тусклая,
И плясало пламя дрожащее
В перевернутой чаше отблеском.
Тихо было, лишь сердце билося,
Да надсадный кашель врывался в грудь;
Тяжело он встал со скамьи своей,
Опираясь на стол ладонями.
Умирающим хилым пламенем
Осветил он стены высокие,
Из камней почерневших сложены,
Мерк в окошке узком клочок небес.
Разглядел он бочку дубовую,
Наклонился к ней, да и замер так.
Вместе с дико плясавшим пламенем
Там, в воде, в оловянном зеркале,
Ждал его прихода ужасный лик.
Весь исхлёстан старыми шрамами,
Словно смерть избила его кнутом.
Хищный взгляд холодных свинцовых глаз
Из-под прядей блеснул нечёсаных.
И отпрянул Гермес в отчаяньи,
И погасла свеча с шипением.
Словно в страшном сне лихорадочном
Вышел путник из темной комнаты,
И неверным шагом спустился он
По ступеням, грубо отёсанным.
Всюду пахло подвальной сыростью,
Кровью пахло, людским страданием,
Страхом пахло и безнадёжностью.
Постепенно взгляд прозревал его,
Двери низкие разглядел Гермес,
И засовы на них тяжелые.
За могучими за решетками
Слышал стоны певец бессильные.
И неслись проклятья ему вослед,
И шаги он услышал гулкие,
Подошел к нему хмурый юноша,
Что чадящий факел держал в руке,
И сказал Гермесу почтительно:
«Всё готово к казни преступницы,
Дело лишь осталось за временем».
И открыл он дверь заскрипевшую,
Где и стон тяжелый не слышался,
Лишь дыхание чьё-то тихое
Да соломы шелест в углу сыром.
И в плясавшем пламени факела
Он узнал ее – сердце замерло,
Он узнал ее – небо рухнуло.
Под глазами ее прекрасными
Тени страх оставил глубокие,
Золотистые косы спутаны,
Крепко сомкнуты губы бледные.
Лучше б слышать ему проклятия,
Но молчала она с презрением,
Только голову гордо вскинула.
Что ни скажет он – не услышать ей,
Страх ее кричит громче разума.
И в слезах Гермес на нее смотрел,
Непривычных глазам безжалостным,
В темноте холодной невидимых.
Вышел он из могильной сырости,
Прислонился к стене в отчаянье,
И с пронзающей душу горечью
Понимал он, что дар единственный
Палача измученной узнице,
Что возьмёт она с благодарностью,
Будет смерть ее, избавление
От бессонных мук ожидания.
И нашел он чашу глубокую,
И налил он в чашу живой воды,
Не искал он яда коварного,
Не точил он кинжала острого,
Он поднёс ту чашу возлюбленной,
С ключевой водой серебристою.
И глаза ее изумрудные
Лишь на миг, словно свечи вспыхнули,
Озарились последней радостью.
С благодарностью приняла она
Чашу, полную ключевой воды,
Приняла из рук ненавидимых,
Приняла из рук проклинаемых,
Приняла не воду – смертельный яд.
И бескровные губы дрогнули,
Улыбнулась Леля забвению,
И разжались пальцы ослабшие,
И упала чаша испитая;
И любимую подхватил Гермес,
Подхватил ее бездыханную,
Как дитя родное прижал к груди
Тело лёгкое, исхудавшее.
Он не чашу видел упавшую –
Он венок увидел лазоревый,
Обагренный кровью невинною.
Не дыханье свое услышал он,
А далекий голос русалочки:
«Не забыл ли меня любимый мой?»
Через память ей отвечал Гермес:
« Не забыл я тебя, любимая.
Я узнал тебя на свою беду,
Снова смерти слепой пожертвовал
Деву юную, лебедь белую».
И сидел он в могиле каменной,
Обнимая свою любимую,
До утра он сидел в безмолвии.
А когда на рассвете сумрачном
Вышел он на площадь на людную,
Поглядел на толпу притихшую,
Алчно крови невинной ждущую,
То сказал он с горьким презрением:
«Даже сам я того не ведаю,
Сколько крови невинной видели
Эти руки, руки мучителя.
Крови жаждете? – Получайте же!
Пейте вволю, звери голодные!»
И мечом, искусно заточенным,
По запястью себе ударил он,
И отсёк он руку злодейскую,
Но осталась память холодная.
Боль рекой багряною хлынула
На толпу людей разъяренную.
Только вниз уже не глядел Гермес,
А глядел он в даль беспросветную,
Слышал странник конское ржание,
И ворвался на площадь людную
Конь, когда-то Тьмою подаренный,
И взрезал толпу, словно воду он,
И под маской он видел жуткою
Своего хозяина доброго.
Тяжело в седло серебреное
Залезал Гермес обессилевший,
Уносил певца его верный конь
Прямо в недра земли разверзшейся,
И шептал народ перепуганный:
«По дороге в ад конь умчал его».
**** **** ****
И пришел в себя он в кромешной тьме,
В беспросветной тьме, черном бархате.
Обняла его Мать Сыра Земля
Теплой влагой, могильной сыростью.
Подземелья стены неровные
Долго в страхе Гермес ощупывал,
И дыханье его тяжелое
Поглощала тьма ненасытная.
И куда ему сделать первый шаг,
Чтобы выйти из тьмы сгустившейся –
Непослушный разум не ведал то,
Предал он певца в его трудный час.
И стоял он так, словно сын Земли,
Наг стоял, готовый к рождению.
И донёсся вдруг тихий волчий зов,
Тихий зов из тьмы встрепенувшейся.
Гулко сердце ему откликнулось,
И на зов Гермес сделал первый шаг,
И в сырую тьму углубился он,
Спотыкаясь о корни старые.
И тоскливый взгляд желтых волчьих глаз
Вдалеке словно искра вспыхивал,
Зов манил его, придавая сил,
Зов тоской своей зачаровывал,
И на ощупь шел в темноте Гермес,
Волчьим зовом шел направляемый.
Не привыкнуть взору к утробной тьме,
Но ладони певца дрожащие
В пустоту холодную канули,
И едва туда повернулся он,
Полоснули когти звериные
По груди его отшатнувшейся.
С новой силой в уши вонзился зов,
Направляя верной дорогою,
И не вел певец счет шагам своим.
Гулкий зов вдруг эхом рассеялся,
И глаза волчицы увидел он
Над собой манящими вспышками.
Сколько боли было в ее глазах –
Не постичь усталому страннику.
Градом искр ее взор обрушился,
Превратился он в небо звездное,
В полог ночи, пробитый стрелами.
И из темных недр Земли Матушки
Выходил Гермес, вновь родившийся,
И пронзили болью глаза его
Стрелы пламени раскаленные.
Семь костров встречали в лесу его,
Семь костров, а с ними семь идолов,
А из тьмы, что за светом прячется,
Шесть жрецов выходили медленно,
Шесть жрецов с глазами горящими,
И в звенящий бубном зловещий круг
Шесть жрецов замыкали странника,
Словно стая волков голодная
На певца все разом накинулись,
Повалили на траву мятую,
И закрыли когти железные
Свет далёких звёзд угасающий.
И едва живого жрецы его
Привязали к седьмому идолу,
Что стоял у костра высокого,
Дымом едким густо укутанный,
И сквозь дым костров, и сквозь боль свою
И сквозь бубна звон усыпляющий
Он увидел волчицу белую
Каплей света в сумрачных шорохах;
И в зверином танце жрецы к нему
Приближались, кружась неистово,
Из груди певца раскаленный нож
Крик исторг, в безумие канувший.
Жрец бесстрастным верным движением
Вырезал на нем тайный волка знак.
Помутился разум внутри певца,
Дым сгустился костров танцующих
И взирали, как боги мудрые
На Гермеса древние идолы.
Только взгляд его мимо них скользил,
Вновь и вновь блуждая в беспамятстве,
Возвращался к волчице белой он,
Что ждала его в глубине лесной.
И упали путы, и пал Гермес
У подножья древнего идола,
Кровь звенела бубном в ушах его,
Мышцы силой жаркой наполнились,
Пальцы землю взрывали теплую,
Ярче стали звуки и запахи,
В горле комом билось рычание,
Жажда воли билась звериная.
И, жрецов раскидавши в стороны,
Он рванулся с места одним рывком,
В два скачка он из круга выпрыгнул,
Чтоб к волчице белой приблизиться,
Но она мелькала как молния,
Шлейф из запахов позади нее
Влёк Гермеса, лишая разума.
Волчью силу в себе он чувствовал,
Человечьих мыслей смятение
Жаждой зверя было повергнуто.
Человек бы рухнул в бессилии,
Только волк не ведал усталости,
Слух из шорохов леса выхватил
Вой тоскливый, болью наполненный.
Вслед за ним, через тени прыгая,
Устремился Гермес сквозь заросли,
На поляну лесную выскочил,
Лунным светом густо залитую.
Там сидела волчица белая,
Вся туманом млечным окутана;
Песнь ее к Луне возносилася,
Как вопрос, исполненный горечи.
И мороз Гермеса в тот самый миг
Заковал в оковы колючие,
И Луна пленила глаза его,
Опьянив жемчужным кипением.
И тогда, на грани безумия,
Он увидел очи бездонные –
Тот, к кому певец шел путём своим,
Обратил к нему свой безмолвный взор.
Словно в бездну боли взглянул Гермес,
Стал без дна его дух разлившийся,
Растворился он в древней памяти,
Не боясь исчезнуть в безвременьи.
Песнь волчицы, тоскою полная,
В гимн извечный вплеталась лентою,
Тьма в слепящем своем сиянии
Лик свой гордый явила страннику.
Тьма- царица играла струнами
Лунной арфы, людям не ведомой,
В каждой ноте ее мелодии
Лик божественный созерцал Гермес.
Песнь творенья, полную радости,
Детской радости, ликования
Слышал странник в этой мелодии,
Улыбалась Тьма красоте своей,
Вечно юная, вечно древняя;
Прикоснулся странник к крылу Её,
И постиг он тайну извечную,
И пожрал его беспощадный Свет,
В шею пасть вонзилась звериная.
**** **** ****
Листья падали пожелтевшие
Устилали Землю уставшую
Медью, златом, багряным бархатом,
Дождь по крыше стучал размеренно,
В очаге огонёк потрескивал,
Травы с летних лугов целебные
Пряным запахом наполняли дом.
И, теплом очага укутавшись,
В кресле старом, с потёртой книгою,
Одинокий знахарь в раздумиях
Коротал осенние сумерки.
Много вёрст окрест – ни души живой,
Только лес шумит засыпающий,
Шепчет знахарю слово мудрое:
«Не ходи, не ищи, дождись ее».
Только ждать Гермесу уж силы нет,
Слишком долго он всюду странствовал,
От покоя отвык неспешного.
Чью то жизнь он украл негаданно?
В чей очаг он подбросил хвороста?
Книги древние пахнут сладостью,
Тайны трав открывают путнику.
То ли зверь лесной прошуршал в листве,
То ли кони ветра взыграли так,
То ли стук из сеней послышался.
Приоткрыл Гермес дверь дубовую
И застыл на миг в изумлении.
Прямо на руки ему рухнула
Под дождем промокшая девушка.
Ни живую Гермес ни мёртвую
Положил на матрас соломенный;
Застонала тихонько девица,
И, при свете неверном пламени,
Вдруг заметил Гермес растерянно,
Что рукав его весь в крови промок,
Что одежда несчастной девушки
Не от ливня до нитки мокрая,
А от крови из ран невидимых.
И убрал он влажные волосы,
И, взглянув на лицо бескровное,
Натолкнулся на взгляд блуждающий
Изумрудных глаз своей суженой,
Потемневших от слёз и горечи.
Сердце сжалось его от жалости,
Опустились руки беспомощно.
Только память мудрого знахаря
Поспешила ему на выручку.
Приподнял он Лелю так бережно,
Словно горсть воды нёс к устам своим,
Разорвал он платье промокшее,
Полустлевшее на спине ее,
И увидел в багряном пламени
Две кровавых раны рыдающих-
Словно птице крылья отрезали,
Птице вольной, душе божественной.
Слёзы ран ее по спине текли,
Точно с неба дождь нестихающий.
Отыскал колдун травы нужные,
Приготовил отвар целебный он,
Лоскутов льняных на бинты порвал,
И промыл он раны ужасные,
Боль умерить старался тщетно он.
Завязал бинты на спине ее,
Но повязки те белоснежные
Расцвели багряными маками.
Леля плакала на плече его,
И не знал он слов утешения.
До утра колдун, не смыкая глаз,
Всё отвары мешал целебные,
Всё повязки менял без устали,
Лишь в рассветный час в зыбком сумраке,
Все иссякли слёзы из ран ее.
В беспокойный сон как в колодец тьмы
На руках его Леля падала
Без видений в забвенье хрупкое.
Чуток слух у Гермеса сделался,
Слушал он дыханье неровное,
Слушал сердца он стук прерывистый.