И ударил топор по дереву –
Только крик певца его громче был,
Как безумный, кричал от боли он,
Словно сам себя пополам рубил,
А не деревце застонавшее.
Взял он в руки нож остро точеный,
Рукавом отёр слёзы горькие,
Без еды, без сна и без отдыха
Он три дня трудился, три ноченьки,
Каждым ловким ножа движением
Оживлял он свою любимую.
Как зарёй-то Лада оделася
На четвёртый рассвет безрадостный,
Как поднялся-то путник на ноги,
Да погладил гитару бережно,
Произнёс её имя ласково,
Но молчала она в ответ ему,
Без дыхания да без голоса.
На траву рдяную Гермес ее
Уложил, точно деву спящую,
Деву, спящую беспробудным сном.
Сам к Земле приник путник стонущей:
«Болью сердце моё исполнилось –
Во сто крат больней тебе, матушка.
Что полынь, горьки слёзы катятся
Из души, пополам разорванной,
А твоя-то скорбь во сто крат сильней.
Не сумею тебя утешить я,
Чем утешить скорбь материнскую?
Чем умерить тоску по дочери?
Даже песнь ее не сумел вернуть,
Загубил понапрасну деревце…»
И лежал он так, точно падший крест,
На груди у Земли у Матушки,
Пока Солнца кони не скрылися
За холмом, за печальным вереском.
И спешили тени бездомные
В темноте лесов обрести приют.
Расползалась трава измятая,
Расходились корни древесные,
Через кои рощи беседуют.
Лик Земли сырой, нашей Матери,
Открывался темному страннику.
«Сын мой, - молвила тишиной Она, -
Вижу сердце твоё скорбящее,
Вижу дух твой, болью израненный,
Вижу силу любви в душе твоей.
Дочь моя, родная кровиночка,
Назвала тебя своим суженым.
Позову ли я – не откликнется,
Позовёт Отец – не воротится,
Прокричат ли братья да ей во след –
Не услышит, не остановится.
Ты один вернешь ее шепотом,
Ты один вернешь ее окликом,
Вы единою нитью связаны –
Алой нитью Дороги Адовой.
Ты возьми гитару безмолвную,
Да ступай, сынок, на нелёгкий путь,
Продолжай, сынок, путь оставленный.
Ждут миры тебя, девять им число,
Смерти ждут тебя, тако ж девять их.
Девять раз тебе предстоит найти,
Да узнать свою наречённую,
Ту, чьей смерти ты вкус почувствовал,
Как полыни горечь склонившейся.
Ну а я велю травам малыим –
Пусть ковром пред тобою стелятся,
Ну а я велю ветрам вольныим –
Супротив тебя чтоб не веяли,
Ну а я велю водам быстрыим,
Водам быстрыим, да стоячиим,
Пред тобою чтоб раступалися,
Ну а я велю жарку пламени –
Чтоб теплом тебя согревало впредь.
Да хранит тебя Доля Добрая
И в ночи, и при красном Солнышке».
**** **** ****
По оленьим тропам пошел Гермес,
По дорожке лунной он брёл в ночи,
И гитару он нёс безмолвную,
Словно небо – горы могучие.
Дни сливались в одно мгновение,
Бесконечной болью пронзённое,
Сквозь отчаянье продирался он,
Как сквозь ветки колючих зарослей.
Шёл он шёл, а куда - не ведомо,
Путь во тьме на ощупь угадывал.
Ни души единой не встретил он,
Ни зверей, ни птиц перелётныих,
Точно все этот лес покинули,
Чтобы стал он пыткой для странника.
Всякий путь однажды кончается,
Сколь не длится ночь, а придёт рассвет.
И ступил Гермес на зелёный луг,
Он стоял средь полынной горечи
И смотрел на город сияющий
За стеною из камня серого.
Песни звонкие ему слышались,
Труб и лютен веселье хмельное.
Без преград миновал ворота он,
Шёл по улицам да по узеньким,
Все цветами дома украшены,
Лепестки-то под ноги падают.
И дивился Гермес веселию,
Краскам ярким, да громкой музыке,
И дивился он людям встречныим –
Лица всех под масками спрятаны,
Ну, а маски все улыбаются
Так беспечно, да так приветливо.
Побродил он чуток по городу –
Всюду било ключом веселие,
Видно, праздник великий празднуют,
Так решил колдун и осмелился
Обратиться словом к прохожему.
«Здрав будь, странник, - в ответ тот
кланялся,
Из-под маски его улыбчивой
Голос гулкий шёл да безрадостный,-
Что ж за маской лицо скрываешь ты?
Аль таишь ты чего недоброе?
Аль изъян какой на челе твоём?»
Подивился Гермес словам его,
Да пожал плечами растерянно:
« Что же молвишь ты, сам ли ведаешь?
Нет клейма на челе позорного,
Не лелею я злого умысла,
Нет нужды мне за маской прятаться,
Как вокруг меня люди делают.
Что же сам чела не покажешь мне?
Что ж ты сам за улыбкой прячешься?»
Тут черед настал для прохожего
Подивиться словам услышанным,
Ведь о маске своей не ведал он,
За лицо свое признавал ее.
И пошел он прочь, да в раздумиях,
Только маска смеялась радостно.
А Гермес всё бродил по улицам,
Словно в море взглядов и шорохов,
И пришел он к просторной площади,
Людом праздным густо заполненной.
И текла над площадью музыка –
Слаще звука ветер не слыхивал,
Благодатным дождем мелодия
Согревала души под масками.
Меж людей галдящих протиснулся
И глазам своим не поверил он:
Перед ним танцевала девушка,
Медным вихрем мелькали локоны
Белым шёлком струилось по ветру
Платье лёгкое, словно бабочка.
И сливались движенья с музыкой,
Точно с ветром – травы покорные.
Позади нее возвышался столб,
Так небрежно, грубо отесанный,
Точно перст, он в небо указывал,
Сам слепой, указывал видящим
На весеннее небо чистое.
А вокруг столба связки хвороста
Словно слуги вокруг хозяина
Ожидая приказа, сгрудились.
С новой силой вспыхнула музыка
И глаза приковала путника
К танцу дивному юной девушки.
И лицо ее, грусти полное,
Не скрывалось под маской радости.
Песню пело ее безмолвие,
Взмах руки сплетал своё кружево.
Если б крик ее услыхал Гермес,
То и тот бы меньше сразил его,
Чем безмолвная песня девицы,
Одному лишь ему понятная:
«Ты пришел за мной, мой возлюбленный,
Я звала тебя ветром стонущим,
Я влекла тебя речкой быстрою,
На дорогах пылью ждала тебя.
Ты пришел оттого, что взрезала
Птица черная небо серое,
Ты пришел ко мне через сто путей,
Ты пришел ко мне через сто дорог.
Здесь молчаньем уста закованы,
Здесь клеймом на мне имя тайное,
Здесь зовусь я любовью первою,
Но проклятьем это прозвание
Надо мной висит, словно острый меч».
Будто молния сквозь него прошла,
Понял путник, кто эта девица,
Понял путник, что эту музыку
На спине своей он на площадь внёс.
Пусть уста ее слов не ведают –
За нее поют струны верные
Песнь души ее незапятнанной,
Песнь тоски ее неоплаканной.
Этот танец ее прощанием
С этим миром был, с этим городом,
В этом танце ее отчаянье
Породнилось с надеждой светлою.
Не века, не годы, не месяцы
Защищали от казни девицу,
А всего лишь мгновенья хрупкие
Перед ней лежали ступенями.
И не знал Гермес, как спасти ее,
Чтоб обоим не сгинуть в пламени,
Чтоб толпа на них не накинулась,
Чтоб уйти им живыми с площади.
Точно соколы, мысли дерзкие
Ко спасенью искали выхода
И нашли. Он вспомнил про банника,
Про добычу свою забытую.
Но на две головы несчастные
Не достанет шапки спасительной.
Рысь быстрее не сможет ринуться,
Как метнулся он к своей суженой,
Как надел ей шапку на голову,
«Выручай!» - обратился к Ветру он,
И взыграли внуки Свароговы
На конях лихих, необъезженных,
Тучи пыли вздымали кони те,
И глаза людские не видели,
Те, что с масок глядели весело,
Как схватил Гермес ее на руки,
Как унес он свою любимую,
Как из смерти когтей безжалостных
Вырвал он свою ненаглядную.
И укрылись они за городом,
За пригорком дремавшим скрылися.
Только отдых им мал отпущен был,
Чуял путник погоню лютую.
«Не укроют нас травы малые» -
Взглядом Леля ему промолвила,-
Не удержат их ветры буйные.
Там, вдали, есть море соленое,
Там, в утёсах, найдем прибежище».
На ступнях цепями тяжелыми
Висли тропы, что были пройдены.
Вот уж камни видны могучие,
Вот уж моря гул им послышался,
Но всё ближе погоня скорая,
Слышен храп коней уже взмыленных.
Засвистели уж стрелы острые,
Да в следы на песке вонзалися.
Путь к ущелью двоим отрезан был,
Путь обратно был хуже гибели.
И взошли они на утёс седой,
И взглянула Леля в глубины волн.
Взял Гермес ее руку бережно,
И сплелись их пальцы в единое.
Прежде, чем сразили их стрелами,
В море синее они ринулись.
От стрелы каленой спаслись они,
А в бездонной пучине сгинули.
**** **** ****
Он очнулся в туманном саване,
На волнах, в бессоннице стонущих.
Жив ли, мертв ли – того не ведал он,
Лишь усталость надеждой теплилась.
В золотом челне плыл он по морю,
Плыл он по морю по бескрайнему.
Над водой туман расстилается,
В воду падают тучи серые,
Вдалеке лишь за сизой дымкою
Слышны чаек крики голодные.
Весь нагой этот мир предстал пред ним,
Пред очами странника тёмного.
И, ему желая явить себя,
Крал он жадно мысли скользящие,
Чтоб они отразились в зеркале,
В серебристом воды мерцании.
И смотрел он в море студёное,
И глядел он в море бескрайнее,
И под волнами под холодными
Разглядел он гитару смолкшую.
И призвал он подругу верную,
Разделившую с ним скитания.
Поднялась она с глубины морской
Прямо в руки тёмного странника.
Пробудил он струны уснувшие,
Озарил он песней туман седой.
Потекла та песня над волнами,
Оживляя землю безликую.
Долго плыл Гермес или коротко
Сквозь туман звенящим сказанием,
Сам себя забыл на мгновение.
И мечта его породила птиц,
В небесах узор вышивающих;
Реки тихие родила печаль,
А тоска – дороги бескрайние.
От любви его родилась скала,
Что стояла, подобно памяти,
Нерушимая и безмолвная
В глубине своего отчаянья.
Раздвигались камни холодные,
Разъедал их туман клубящийся.
Образ Лели неясный, призрачный
В глубине кипенья туманного
Разглядел Гермес с замиранием.
В камень ноги ее вмурованы,
Взор стремится к звездам невидимым,
Два крыла в оперенье радужном
Напряглись над плечами хрупкими.
Мать-Земля держала дитя своё,
Не пускала из лона тёплого.
Отпустить ее в синеву небес
Безответно молила девица.
И нашел Гермес в той скале уступ,
И на камень, водой изглоданный,
Он ступил, не видя опасности,
И внизу остался туман седой.
Только Леля в своем отчаяньи
Всё по-прежнему из дали звала,
Не приблизилась, не откликнулась,
Словно сон, из разлуки сотканный.
В кровь окрасились руки белые,
И на боль свою наступал певец,
Как змея, сомнение жалило,
Сквозь неверие путник дальше шел,
Всё яснее видел любимую,
Всё отчетливей слышал зов ее.
Пот соленый стекал потоками,
Словно слёзы души измученной.
Но коснулась рука дрожащая,
До крыла дотянулась сильного.
Произнес Гермес имя нежное,
И глаза, отчаянья полные,
Засияли надеждой радостной.
И за камнем камень толкал певец,
И молил он Землю молчанием:
Ты услышь меня, Мать Сыра Земля,
Отпусти из лона дитя свое,
Дочь свою из объятий выпусти.
Все вернёмся к тебе мы во свой черед,
Все, для жизни тобой рожденные».
Чуть ослабли Земли объятия,
Легче стали камни безмолвные,
Отпустила Земля всё ж дитя своё.
И сплелись в ликованье радостном
Две души, от счастья сияющих,
И взлетели ввысь, в синеву небес,
И покинули камни серые;
И плыла под ними морская гладь,
Два крыла отражала радужных.
Два крыла всего лишь двоим даны,
Чтоб нести их к судьбе неведомой.
Не кончается море синее,
Нет ни острова и ни отмели,
Негде сил набраться им в отдыхе,
Кружат двое усталой птицею.
Ей бы бросить ношу тяжелую,
Но дороже она ей кажется,
Чем в груди горячей дыхание.
С каждым взмахом крыльев натруженных
Ближе к морю она снижается.
Не глядит она в небо синее,
А в глазах своего любимого
Видит Леля лазурь бездонную
И навеки с нею прощается.